Парадокс: Москва, сделавшая все, чтобы потерять сегодня место нового Константинополя, уверена при этом, что такое место закреплено за ней пророчеством о Третьем Риме. Но имя «Москва» не входит в филофеево пророчество. Там говорится о православном царстве, царстве русского государя. Имя «Москва» является у анонимного Продолжателя Филофея и затем - в сугубо юридической формуле при учреждении русского патриаршества, через полвека после Филофея. Это значит, что место нового Константинополя Москве не гарантировано: во всяком случае, потеря идентичности ведет к утрате этого места. Что мы и видим ныне, когда страны поствизантийского пространства выбирают между НАТО и... пустотой. Смысл филофеева пророчества в другом: оставаться или стать Третьим Римом значит оставаться или стать царством и православным; уклонение ведет в четвертый Рим, в небытие. Пророчество о Третьем Риме есть пророчество трансляции Империи, а не столичности. Но тема трансляции столичности с неизбежностью следует за темой трансляции империи.
“О Киеве кажется странным говорить в наше время”, – писал Георгий Федотов в классическом эссе «Три столицы». Странным — именно в свете заглавия эссе 1926 года, добавим мы. Красноречивее всего сама последовательность главок у Федотова: Петербург-Москва-Киев. Федотов движется вослед попятному движению столичности, начавшемуся на его глазах. Конечно, разговор о Киеве в таком контексте странен для 20-х годов. Если бы не заглавие, то киевская главка возникала бы совсем уж неожиданно: вступление федотовского текста обещает лишь традиционное сопоставление Москвы и Петербурга. В итоге выясняется, что Киев для Федотова - исход из спора, и здесь главная невизна эссе: «Западнический соблазн Петербурга и азиатский соблазн Москвы - два неизбежных срыва России, преодолеваемых живым национальным духом. В соблазнах крепнет сила. Из немощей родится богатство. Было бы только третье, куда обращается в своих колебаниях стрелка духа. Этим полюсом, неподвижной православной вехой в судьбе России является Киев, то есть идея Киева». О Киеве в таком контексте кажется странным говорить и в наше время. А между тем он уже стал столицей - но на другом, меньшем масштабе. Быть может, он уже не мог не стать ею? Москва и Петербург потеряли Киев, город на Юге, в бесплодных спорах, пригвожденных - и пригвоздивших всех нас - к широте, широтной сетке координат, к оппозиции Запад-Восток. Но путь из варяг в греки, с Севера на Юг - строительный меридиан Руси - на подлинном масштабе тысячелетней русской истории останется путем. И в том числе путем движения столичности. Забывшей свою миссию Москве необходимо понимать: столичность, ‘возвратясь из Петербурга, не обещала вечной остановки. Русской историей изжито бегство Петра Великого из Москвы, но не изжито бегство Андрея Боголюбского из Киева. Неравнодушие между Москвой и Петербургом держит их вместе. Равнодушие между Москвой и Киевом развело их. Если и был когда-то неравнодушие, то осталось во Владимире на Клязьме - в столице Андрея Боголюбского, приходившейся Киеву тем же, чем Петербург приходился Москве: отрицанием. Опосредование Владимира сделало Москву положительным, здоровым городом, способным исполнять обязанность быть новым Киевом, не чувствуя вины перед Киевом старым. Напротив, Петербург был нездоров, и оттого не стал новой Москвой, но отрицанием ее. И если бы вина, закопанная во Владимире, усвоилась теперь Москве - то это не было бы обязательно болезнью. Это могло бы стать и умножением духовного здоровья: взятием на себя чужой вины. Иначе говоря, тем легче было бы Москве искупить бегство Андрея Боголюбского, что она не виновата в этом бегстве перед Киевом. Запустение, как то, в которое повергло Москву бегство Петра, ей, к счастью, не грозит. Но речь может зайти о том, чтобы построить отношение Киева и Москвы как отношение двух государственных столиц, старшая из которых - Киев - является еще и надгосударственной, имперской. Так говорить о Киеве сегодня странно еще и потому, что Москва куда пассионарнее. Но ее пассионарность вне парадигмы нового Константинополя и Рима - бессмысленное напряжение.
Киев действительно на выдохе. Однако сложение великих метрополий идет как раз с выделением энергии, причем ее количество на выходе во много превышает сумму составляющих. В сущности, это не сложение, а перемножение. Перемножение городов-метрополий - тысячелетием проверенное средство против народной и государственной энтропии. Таких чудодейственных точек на русской карте несколько: Херсонес (Севастополь), Киев, Новгород, Москва, Казань... Действие перемножения между двумя любыми городами этого ряда всякий раз сообщало России новый жизненный импульс, корректировало тип культуры и облегчало воздух в государстве. Так, взятие Киева новгородским князем Олегом стало «плотским» началом тысячелетней Руси, а взятие Херсонеса великим князем киевским Владимиром - духовным. Надо ли говорить, что этот греческий город был для Владимира знаком Константинополя, и что взятие Херсонеса - символическое взятие греческой столицы? Вот почему сегодня Севастополь равно нужен Киеву и Москве. Сумма Москвы и Новгорода есть держава Ивана Третьего, а сумма этого “Москвоновгорода” и Казани стала царством Ивана Четвертого. Сумма Москвы и Киева есть петербургская Россия, а новое, при взятии Крыма, нечаянное взятие Херсонеса - существовавшего уже, как и Византия, археологически - стало залогом екатерининского золотого века. Возможно, Полоцк с его собором святой Софии участвует в этом ряде великих городов, означая в нем Белоруссию; в таком случае взятие его в ходе разделов Польши тоже таинственно усилило Россию (как и взятие Бахчисарая — царского города). Наконец, взятие Константинополя переменило бы в составе крови царства все. Что там! - весь мир должен был непредставимо измениться в минуту входа генерала Скобелева в этот город. И это не геополитический вопрос, не вопрос притязания - это вопрос онтологический, вопрос мистического исполнения судеб. Сегодня, когда Казань удержана, Великий Новгород (даже если его преемником считать Санкт-Петербург) спокоен, Полоцк возвращается, Херсонес-Севастополь. принадлежит и Киеву, и Москве, а Константинополь надолго заслонен и отодвинут, - сегодня перемножение Киева с Москвой становится насущнее всего.
Никто не станет спорить с тем, что взятие Левобережья с Киевом под руку московского царя в XVII столетии было взаимным взятием. Если Москва осуществила политическое взятие, то Киев взял Москву духовно и культурно. Так, исправление Церковного обряда и богослужебных книг при Никоне было прежде всего унификацией, знаменателем московской и киевской церковностеи, разошедшихся к этому времени слишком далеко, причем унификацией на киевских условиях, которые были также условиями константинопольского патриаршего престола. Кроме того, почти все рубрики и жанры той культуры, какую мы обыкновенно называем петербургской, пришли в Москву из Киева: поэзия, риторика, науки, теология и философия, станковая живопись, авторская архитектура, школа, духовная академия, университет, наконец - стиль барокко... Недаром староверы видели захватчиков в киевском монашестве, заполонившем тогда Москву. Потому что взятие городов-метрополий всегда взаимно. Не новгородская ли теократия (бывшая стержнем так называемой новгородской демократии) после соединения с Москвой привила Церкви на время иосифлянские вкус к власти и дюжинность? Казань усвоила Москве ордынский государственный и военный стиль. Что же до Киева, то он переменил в Москве все: достаточно повторить, что перемены эти олицетворяют Никон и позднее - Петр Великий. Распад петербургско-московской империи сегодня строится (если распад способен строиться) зеркально к тем давнишним обстоятельствам: Москва испытывает политический, Киев - культурный крах. Первое — очевидно; второе верно в том смысле, что Киев отказывается от петербургской культуры, в создании которой принял половинное, а со стороны формы - даже решающее участие. И это значит, что возможен новый поворот: политическое взятие Киевом Москвы - и ответное культурное взятие Москвою Киева. Первое значит только выбор несколькими государствами нового надгосударственного центра; второе значит просто возвращение Киеву того, что вжито в русскую культуру им самим, возвращение украинской культуры в общерусский горизонт. Передача межгосударственной власти древнейшей русской метрополии - Киеву, днепровской Руси - означало бы, что русская история еще не развалилась на велико-, мало-, белорусскую. Пока же московские деятели, озабоченные либо принуждением Украины, либо проведением удовлетворительных границ с ней (а таковые невозможны), по существу, согласны на украинскую национально-романтическую, XIX века, точку зрения о нашей окончательной различности. А закрепить различность значит возвратиться в ситуацию конца 30-х годов XIII века, когда Даниил Галишай и Александр Невский, стоя между татарской и немецкой силами (при том, что крестоносцами был занят в это время и Константинополь - духовная родина русских), сделали два разных выбора. Верность даниилову выбору сегодня означает для Украины бесконечное метание между Константинополем и Римом, между подчинением Западу и бунтом против него, между разными частями этого Запада, между НАТО и Москвой и так далее. В Великороссии старинный выбор Александра Невского - политическая сдача Орде в обмен на духовную свободу - по существу, неактуален, но актуализируется текущим евразийст-вом с точностью до наоборот, дескать, чтобы политически господствовать над своим Востоком, Москва должна сдаться ему духовно. Уже сегодня видно, что на плечах такого евразийства в нашу ограду может ворваться ориенталистский эзотерический фашизм.
“Греческий проект” от Екатерины Великой до адмирала Колчака полнился подробностями, но совершенно определялся одним словом: “Константинополь”. На этом великом пути освобождались страны и строились города, возрастали флот, армия и военный гений, обустраивалась Новороссия... А главное -взрослела и мудрела страна, понимая, что всякое движение Империи вперед должно быть куплено работой духа. Сегодня впору составлять новый греческий, византийский проект. И как старый был озаглавлен именем Константинополя, так новый означается и раскрывается именем Киева. Киев - город святой Софии - не просто заслонил и отодвинул от нас Константинополь. Киев сегодня принимает на себя весь комплекс наших чувств и представлений, когда-то адресованных Константинополю. Это и есть федотовская “идея Киева”. Как Херсонес для князя Владимира, Киев означает для нас теперь Константинополь - место исполнения судеб России - и неотменимость византийского вектора русской истории. Как и Константинополь, Киев должен мыслиться мистической столицей Руси. Как и Константинополь, Киев не может быть захвачен из Москвы (еще и потому, что захват противоречит смыслу софийности, понятию Империи как мира, покоя. Это понимала Екатерина Великая, когда не торопилась отдавать военные приказы или когда торжествовала не победы над турками, а заключение мира с ними). Но Киев имеет то отличие перед отуреченным Константинополем, что, во-первых, не отуречен, а во-вторых, может даться сам, как дался три с половиной века назад, или принять нас под руку в будущем. Так в прошлом Русь окормлял Константинополь императорский и патриарший. Но сказанное верно и для Херсонеса-Севастополя, традиционно означавшего Константинополь реред самым Киевом. Сегодня, когда Третий Рим «завис» между Москвой и Киевом, «зависший» между теми же городами Севастополь вспоминает о своей сакральности. Эта сакральность беспримерна. Как место ссылки святого Климента, Папы Римского, преемника-апостола Петра, а затем и святого Мартына Исповедника, епископа римского великий город соположен Риму первому. Как соположен он второму Риму, говорилось выше: Херсонес, - и это знал его завоеватель князь Владимир. Отсюда князь воспринял греческую веру, и Севастополь, опекаемый теперь святым Владимиром (по наречению своих соборов), соположен Киеву и.всей тысячелетней Руси. Мало того: именно здесь Константином-Кириллом услышана русская речь, здесь же «обретена» (изобретена или обретена чудесно?) праазбука славян. Так Севастополь задает нам кафолическую тему - тему единства мира в Истине и в языке. Здесь Семихолмие читается легко - и осиянно славой батарей и бастионов. Не умолчим и о соседстве знака Иерусалима — иудео-греко-мусульманской местности Бахчисарая. Наконец, знаменательно, что сквозь горловину Графской пристани истекла Врангелем петербургская империя. Здесь понимаешь, что Севастополь и есть Санкт-Петербург на Средиземноморье - на направлении, которому Петр предпочел балтийское. Именно Севастополь хочет быть столицей Империи, когда и Петербург уже не хочет. Дух Екатерины и Потемкина жив здесь - и только здесь. А став арбитром и результирующей силой киевской и московской сил, Севастополь действительно может стать новым Петербургом. Андреевские флаги, поднятые здесь Москвой, должны напомнить Киеву другой крест — над Днепром, воздвигнутый апостолом Андреем. Собственно, выбор нового Константинополя - центральная проблема не одной Руси, а византийской ойкумены в ее нынешнем начальном состоянии. Такому городу нужно достигать самодостаточности имперского Центра, а не называть самодостаточностью балансирование между мировыми или региональными центрами силы. Понимая Империю по-византийски: как отношение к Истине, а не к территории или нации.
